Причина, как мне кажется, состоит в том, что подавляющее большинство верующих чувствуют: несмотря на декларируемую подчинённость нравственности сфере религиозной, «духовной», вне сферы нравственности религия превращается во что-то не слишком серьёзное. Для христианина, например, фундаментальный вопрос всей земной жизни — это спасение для будущей жизни загробной. Но кто спасётся? Спасутся ли только христиане и во всех ли конфессиях? Положительный ответ, а тем более конкретизированный для одной из конфессий выглядит довольно абсурдным, поскольку современное сознание более или менее нравственного человека (фанатики не в счёт) ещё может примириться с мыслью о вечных мучениях (правда, с трудом), но лишь для закоренелых в пороке людей, кого-то вроде маньяков-убийц.

Но представлять себе миллиарды в аду только за то, что они «Богу не молились и не ведали поста» в 21 веке довольно странно. По крайней мере, сейчас сей вселенский «плач и скрежет зубов» вряд ли кого-то убеждает или пугает. Скорее, вызывает недоумение. Порой — отвращение.

Поэтому наиболее либеральные верующие и даже священнослужители признают: Страшный Суд будет производится на основании поступков, а не вероисповедания. Вот, например, выдержка из текста о. Сергия (Желудкова): Последний суд совершается по принципу не теоретической веры, а ДЕЙСТВИЯ - не по тому, верили ли мы в Божественное достоинство Христа, а по тому, были ли мы МИЛОСЕРДНЫ к страдающим людям, с которыми отожествляет Себя Сын Человеческий. На правой стороне будут поставлены ДОБРЫЕ ЛЮДИ - независимо от их верований .

Впрочем, о. Сергия, ясное дело, всегда можно назвать обновленцем, да и вообще он под конец жизни был в служении запрещён. Но дело даже не в неортодоксальности и редкости подобного взгляда, а в том, что он нивелирует различия верующих и неверующих, сводит их к вторичным для дела спасения, чисто инструментальным вещам. Зачем нужны Таинства и обряды, зачем нужен весь огромный штат священнослужителей, немалое количество монахов по всему миру, все эти культовые сооружения, зачем нужна бесчисленная богословская литература? А сколько усилий было потрачено на молитвы, посты, обеты, сколько жизней изменили (а иногда и поломали) религиозные ограничения? И теперь оказывается, что без всего этого можно было обойтись, что спасение даётся просто «добрым людям»? Для чего же тогда нужна религия?

Правда, сам основатель христианства вроде бы действительно говорил: «Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки… Итак, по плодам их узнаете их… Не всякий, говорящий Мне: „Господи! Господи!“ – войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного» (Матф.7:12, 20-21) Но Он же вроде бы и против таинств не возражал, и даже заповедал: «творите в Мое воспоминание»… И, в конце концов, апостолов после Себя оставил. И обещал вернуться.

Как бы там ни было, но сейчас для христианина, по крайней мере, для православного и католика, спасение чётко связано вовсе не только с тем, чтобы быть просто «добрыми людьми», но в первую очередь, с сугубо религиозной деятельностью. И в то же время признаётся: для райских обителей ценна именно и в первую очередь нравственность. Каков же выход?

Он состоит в том, чтобы объявить всех, кроме представителей данной религии или конфессии, безнравственными, а их мнимые нравственные достижения – маскировкой или чем-то несущественным. Потому как светская нравственность без обязательной религиозной добавки теряет все свои достоинства.

Тогда для этих негодяев, слуг сатаны, рядящихся под «ангелов света», вполне естественно приготовление ада. Да, печально, что в раю окажутся только верующие, возможно, очень немногие. Но зато тем самым оправдывается трудная, полная ограничений и запретов жизнь верующего — ведь ради того, чтобы не попасть в ад, стоит немножко потерпеть. И не только в отношении неверующих оправдывается, но и в отношении собственной дорелигиозной жизни, если человек воспитывался в нерелигиозной семье.

Обычно такой верующий склонен делить свою жизнь на две неравноценные части: настоящее пребывание в вере и прошлое пребывание в неверии (по подобию Исповеди Августина). При этом второе своё состояние из первого мыслится как резко отрицательное, в частности, безнравственное. И не может не мыслиться: иначе, зачем бы пытаться себя радикально ломать и менять? Поэтому можно с уверенностью прогнозировать: верующие лишь тогда признают, что их нравственность эквивалентна нравственности неверующих, когда религиозная деятельность не будет восприниматься как аскеза. А станет чем-то радостным, прекрасным, свободным, тем, что совершается с удовольствием, а не по принуждению. Даже если это самопринуждение.

Вот только возможна ли такая религиозность? Впрочем, Христос ведь говорил, что «иго Мое благо, и бремя Мое легко». Но и «людям это невозможно, Богу же всё возможно» — тоже говорил. Кто их, Богочеловеков, знает… Кроме Духа Святого, понятное дело.